Жан Ануй - Генералы в юбках [=Штаны]
Леон (несколько удивившись). Это что же, теперь надо сдавать тригонометрию, чтобы поступить воспитательницей в детский сад?
Горничная. И философию тоже. Мне достался Кант. Связь между категорическим императивом и свободой выбора. А я в этом ни бум-бум. Мне бы в саду с детишками возиться. Я ведь четырех малышей моей сестры воспитала, пока она там на своем заводе пропадала. Так что у меня бы получилась. Если бы я, конечно, разобралась с этим Кантом. Придется теперь на будущий год опять сдавать. Если мадам позволит, буду готовиться вечерами.
Леон. Могу ли я предложить вам свои услуги? Для меня, знаете, Кант — все равно что друг-приятель. Мне иногда сдается, что не он, а я открыл этот категорический императив.
Горничная (восхищенно). И вы мне поможете?
Леон (сияя). С удовольствием, дитя мое.
Горничная. Какой вы душка! Леон (согласно кивая). Да. Почему-то никто не верит, что у меня добрейшее сердце. А ведь достаточно было бы отвязать мне еще и левую руку… Разве можно излить всю свою любовь с помощью одной руки? Только не передавайте ей моих последних слов. Пусть это останется между нами.
Горничная (сразу посерьезнев). Простите, но это невозможно. В Комитете Освобожденных Женщин XVI квартала мне велели слушаться только мадам. Такое теперь время. В обществе произошли перемены. Будет лучше, если вы начнете наконец писать свою статью.
Леон. Пожалуй. Мне тоже кажется, что так будет лучше.
Горничная (без тени возмущения). Вы опять гладите мою грудь.
Леон. Что делать, приходится разрабатывать пальцы. Вам это неприятно?
Горничная (высвобождаясь). Да нет, почему. Просто мадам предостерегала меня. Она сказала, что вы старый развратник.
Леон (страдальчески). Фу, как грубо! Неужели я похож на старого развратника?
Горничная (кокетливо). Ну, на старого немножко похожи. А насчет развратника мне пока трудно сказать. Меня, например, первый раз подбили на это дело, когда мне было четырнадцать. Это был мой дядя.
Леон (с неподдельным негодованием). У, старый развратник!
Горничная (смеясь). То-то же. Когда речь идет о других… Его звали Боб. Он был душка. И потом, это ведь родной дядя. Свой человек.
Леон (вне себя). Свой человек? Мерзавец, вот он кто! Дайте мне мою ручку. У меня родилась идея статьи! Как раз то, что им нужно.
Горничная (показывая на блокнот). Мне его так держать?
Леон. Нет. Иначе у вас тоже затечет рука. Вы должны положить блокнот на спину, как это делал горбун с улицы Квинкампуа. Повернитесь-ка. Теперь наклонитесь. Еще. Ближе ко мне. Вот так. Прекрасно. Вы мне будете служить как бы пюпитром.
Горничная (с готовностью включаясь в игру). Интересно как! А кем он был, этот горбун с улицы Квинкампуа?
Леон (сильно встряхивал ручку). Горбуном. С улицы Квинкампуа. О чем, собственно, и говорит его имя. На этой улице находилась знаменитая биржа. Стоя прямо на мостовой, люди проворачивали всякие махинации. Но чтобы удобнее было выписывать разные там бумаги на куплю-продажу, нужна какая-то подставка. Вот горбун и придумал подставить им свой горб. Похоже, это принесло ему удачу. Он нажил на этом деле целое состояние.
Горничная (восхищенно). Надо же, сколько вы всего знаете! Вы бы тоже могли нажить состояние, если бы приняли участие в телеконкурсе. Вы такой ученый!
Леон (вдохновенно пишет). Мог бы. Но что мне этот презренный металл! Не благороднее ли отдать свои знания для просвещения трудящихся масс? Бесплатно. Или по крайней мере за счет «Фигаро». Они ведь, знаете, платят жалкие гроши.
Горничная. По-вашему, трудящиеся массы читают «Фигаро»?
Леон (продолжая писать). Шестьсот тысяч подписчиков. Все И. Т. Р. А вы думаете, они не работяги? Да у них самый высокий процент инфаркта миокарда. И потом, что считать массами? Разве шестьсот тысяч — не масса? Нет, как хотите, а я их называю трудящимися массами. (Лихорадочно пишет.)
Горничная (после паузы, умиленно). Во даете! Я аж спиной чувствую, как вы строчите! Даже немножко щекотно. Мне, конечно, далеко до горбуна с улицы Квинкампуа. Да?
Леон (продолжая писать, невинно). Хорошо бы чуть поближе. О! То, что надо. Вы ангел. Если бы вы еще отвязали мне левую руку, было бы совсем замечательно. И вы бы не так уставали. Я бы вас поддержал…
Горничная (хихикнув). За титьки? Ишь, губа не дура! Нет уж, пока у вас только одна рука, да и та занята, я могу быть спокойна. Пишите давайте. В наше время труд — священная обязанность каждого! Все члены нового общества должны трудиться.
Леон (двусмысленно). А что я делаю! (Перефразируя.) Пусть левая рука не ведает, что творит правая.
Вдруг входит Ада, завитая как барашек.
Ада (кричит). Это еще что такое? Ты что делаешь?
Леон (после секундного замешательства: с обезоруживающей прямотой). Пишу статью.
Ада. На спине у горничной? Немедленно разогнитесь, дуреха! А ну отвечайте, что он тут вам наговорил?
Горничная. Я и собиралась, мадам, все вам рассказать. Месье говорил про горбуна с улицы Квинкампуа. Он жил когда-то на этой улице, и те, кто играли на бирже, использовали его горб для…
Ада (перебивая ее). Знаю! Нельзя быть такой доверчивой, моя девочка. Неужели вы не понимаете, чего стоят все эти исторические анекдоты? Под предлогом, что ему будто бы надо положить блокнот на вашу спину, он пристроился сзади…
Леон (сама невинность). Ну что за страсти ты сочиняешь?
Горничная (рассудительно). Он же ничего не мог, мадам. У него была только одна рука, да и та занята.
Ада (снисходительно улыбаясь). Ах, бедное дитя! Сразу видно, что вы не знаете мужчин.
Горничная (оскорбленно). Почему же? У меня с ними были…
Ада (обрушиваясь на нее). Что? Долгие беседы? Откуда вам было знать, что у него на уме?
Горничная. И то верно. Я ведь спиной к нему стояла.
Ада (обескураженная ее простодушием). Ладно. Я вижу, вы действительно без умысла. Оставьте нас.
Горничная. Слушаюсь, мадам. (Уходя, недовольно бурчит себе под нос.) Подумаешь, блокнот положил…
Уходит. Ада, пылая от негодования, поворачивается к мужу.
Ада. Итак, мой милый! (Она поднимает с пола конец веревки и угрожающе помахивает им.) Ты закончил статью?
Леон (холодно). Еще нет. Если хочешь, пожалуйста, отсылай в таком виде. Только учти, редакция завернет материал, и прощай денежки!
Ада. Это что, бунт? Ты меня шантажируешь?
Леон (так же холодно). Я констатирую факт.
Ада (взрываясь). Ты, кажется, все еще витаешь в облаках, памятуя о том времени, когда вы, мужчины, были на коне! Ты не догадываешься, что будет, если я сообщу о твоих подвигах в наш левком?! Ты ведь, мой милый, пятнадцатью днями не отделаешься!
Леон (сникая). А что я такого сказал? Я только сказал, что еще не закончил статью.
Ада (привязывая его). Потом допишешь. А пока длится час самокритики, будешь стоять привязанный.
Леон. А кто, собственно, решил, что самокритикой нельзя заниматься с развязанными руками?
Ада. Закон.
Леон. Ну и задница этот ваш новый закон!
Ада (мстительно). Я понимаю, ты бы предпочел задницу новой горничной.
Он молча опускает голову.
Что, милый, крыть нечем? Ты повторил свою покаянную речь?
Леон (бормочет). Да. Частично. Когда столько прожито, трудно все припомнить.
Ада. Ничего, свинства не забываются. Достаточно вернуться на тридцать лет назад, к твоим школьным приятелям или товарищам по полку, чтобы в голове у тебя прояснилось. Чего вы только не говорили после ваших дружеских застолий, когда я оставляла вас одних в кабинете за бутылочкой коньяка или ликера!
Леон (встрепенулся). Как? Ты подслушивала под дверью?
Ада (запальчиво). Это моя дверь, и ты мой муж!
Леон. Чем ты, в таком случае, лучше прислуги? Им подслушивать не привыкать.
